При встрече с Земсковым Сивец никогда не упускал случая разузнать о «новых эпизодах». Иногда ему это удавалось, но часто ли могут встретиться разведчик, проводящий большую часть времени на передовой, и капитан интендантской службы — командир транспортной роты артсклада?

На этот раз Сивец не поинтересовался новыми подвигами разведчиков.

— Что, у вас в полку не было никаких неприятностей? Все нормально? — с плохо скрытой тревогой спросил он Земскова.

Земсков, конечно, ничего не знал, а Сивец не хотел сказать, какие неприятности он имел в виду. Только в военторговской столовой, после стопки водки, Сивец с деланым безразличием рассказал о том, что недели две назад он застрял на Кабардинском перевале с грузом реактивных снарядов. Снаряды, как ни странно, Сивец вёз не на передовую, а с передовой, из полка Могилевского. Несколько часов Сивец безуспешно пытался вытащить из грязи свои машины. Жерди, уложенные прямо в раскисший грунт, разъехались под колёсами и тяжело гружённые «зисы» сели по дифер. В это время со стороны Геленджика показалась колонна. Её вёл подполковник Будаков. Он возвращался из Сочи с новыми машинами для полка. Как выяснилось, Будаков должен был попутно получить снаряды, но на артсклад он опоздал на целые сутки, видимо, по своей вине. Начальник склада отдал снаряды другой части, а подвоза пока не предвиделось. Будаков понимал, что Арсеньев не поблагодарит его за это, но задерживаться больше не мог, и вот случай нежданно-негаданно послал ему целую партию снарядов, да ещё на полдороге от полка.

Дойдя до этого места своего рассказа и одновременно до трехсот пятидесяти грамм, Сивец начал волноваться:

— Я ему не навязывал снаряды. Я не навязывал! Так? — повторял он.

Земсков ничего не понимал. Ясно было только, что Сивец стремился поскорее убраться с перевала, так как зловещая «рама» уже заметила с высоты скопление машин. Он отдал свой груз Будакову, и снаряды перегрузили на машины морского полка. Будаков вскрыл наудачу три — четыре ящика, бегло осмотрел снаряды и тут же подмахнул накладные. Пустые грузовики артсклада, выбравшись из грязи, пошли своим путём.

— Так в чем же дело, чего ты волнуешься? — удивлялся Земсков.

Сивец пил принесённую с собой скверную кавказскую водку вперемешку с военторговским кислым вином. Земсков курил, отодвинув от себя полную стопку.

— Ты пей, Земсков, пей! — потчевал его Сивец. — Ты же лучший разведчик опергруппы. Я, может, сам жалею, что рассказал тебе, но ведь до сих пор ничего не случилось… Так?

— Вот что, Сивец! Выкладывай все начистоту, — сказал Земсков. — Почему Могилевский вернул снаряды?

— Могилевский? Снаряды? О! У них боеприпасов — до черта. А полк, понимаешь, должен был уйти на ремонт в Сочи. Сами они бы не вывезли. Ну, они и отдали вот эти.

— Какие «эти»? Что ты плетёшь? Настоящий хорёк!

Но добиться чего-нибудь определённого от пьяного Сивца было невозможно. Он совсем ошалел от страха. Прилизанная головка Сивца с покатым лбом, крохотным подбородком, красными глазками и продолговатым затылком действительно напоминала морду хорька.

— Влопался я, понимаешь, с твоим Будаковым, чтоб его разорвало! Андрюша, будь другом… Ты же лучший разведчик, уважаемый человек. Сделай, чтобы эти снаряды отослали нам обратно. Там, понимаешь, накладные не в ажуре. Придерутся, понимаешь…

Земскову было ясно, что дело не в накладных. Оставив Сивца, который уже еле ворочал языком, Земсков вышел из столовой не на шутку взволнованным. Следом за ним поднялся старший лейтенант, который сидел за крайним столиком с девушкой-шифровальщицей из штаба армии. Он окликнул Земскова на улице, и Андрей сразу узнал комбата из полка Могилевского.

— Ты извини, — сказал офицер, — я слышал краем уха обрывки вашего разговора. Дело серьёзное. Только ты на меня не ссылайся, а разузнай все сам. Те снаряды, о которых шла речь, — ненадёжные. Среди них попадаются такие, что рвутся на спарках, не вылетая. Почему — неизвестно. У нас было два случая. Командир полка направил всю партию обратно на склад. А Сивец — сукин сын — об этом знает.

Земсков был ошеломлён этим сообщением.

— А может быть, снаряды рвались по вашей вине? — спросил он.

Старший лейтенант пожал плечами:

— Черт его знает! Не представляю, как это получается. Тут дело тёмное. Может, и по нашей, а может, и нет. Словом, прибудешь в полк, доложи сразу вашему Арсеньеву. Он разберётся.

— Ну, а когда вы отправили ту партию с Сивцом, таких случаев больше ведь не было?

— Мы вообще больше не стреляли. Полк ушёл в Сочи ремонтировать технику. На артскладе тебе тоже ничего не скажут. Так что лучше всего — поторопись к себе в часть.

Попрощавшись со старшим лейтенантом, Земсков отправился на контрольно-пропускной пункт. Здесь уже дожидался его Литинский. Семёну не удалось получить назначение в Морской полк.

— Еду в свою дивизию. Все равно будем рядом. Сейчас подойдёт наш «додж», довезём тебя как раз до вашей огневой.

Вскоре действительно подошёл «додж», гружённый ящиками и мешками. Земсков и Литинский устроились на самом верху. Несмотря на разговор с капитаном Сивцом, Земсков был в приподнятом, весёлом настроении. Возвращение из госпиталя в родную часть — всегда радостное событие для военного человека, а у Земскова были и особые причины для нетерпения. «Сейчас все будет так, — представлял он себе, — приеду в полк, найду разведчиков, приведу себя в порядок, доложу командиру полка о своём возвращении, а от него пойду прямо в санчасть. И ей я тоже доложу: „Гвардии капитан Земсков прибыл в ваше распоряжение“. А что скажет она? Она скажет…» — Земсков никак не мог вообразить, что скажет Людмила, но ему было ясно, что она должна сказать что-нибудь хорошее.

Утром следующего дня «додж» подъехал к огневой позиции первого дивизиона моряков. Ещё с дороги Земсков увидел боевые машины в аппарелях, засыпанных снегом. Снег не убирали специально, чтобы не нарушать маскировку. Забыв наставления полковника медслужбы Шарапова и его дочери, Земсков побежал к машинам. Из землянки вышел Шацкий с куском мыла в руке. Он был в одной тельняшке. Набрав пригоршню снега, Шацкий принялся тереть себе лицо. Под ладонями снег таял, клочья мыльной пены летели во все стороны.

«Здоровый парень!» — Земсков с удовольствием смотрел на моряка. Наконец и Шацкий заметил его. Он вытер красные руки о тельняшку и с размаху обнял Земскова:

— Жив, здоров! Вот это порядок! Давай к нам в блиндаж, товарищ капитан!

С того самого момента, как Земсков ещё в московских казармах трижды уложил Шацкого на «палубу», бывший кочегар проникся уважением к этому не очень уж крепкому на вид «пехотинцу». Теперь Шацкий принадлежал к числу самых преданных друзей Земскова.

Растирая шею и лицо полотенцем не первой свежести, Шацкий рассказывал о полковых новостях:

— Воюем мало, и немцы не больно напирают. Потери — от своих же снарядов. Слыхали? То рвётся — то нет. В нашей батарее ещё не было такого случая. Может, сегодня будет. Комбат пошёл на НП наблюдать разрывы. Через двадцать минут батарейный залп. Мы сейчас знаете как стреляем? — Шацкий рассказал об остроумном способе, предложенном Дручковым. — Вот так хитрим, мудрим, за шкертик дёргаем.

Земсков отдал должное этому «изобретению», но ему было известно теперь то, чего не знал ни один человек в полку. Залп необходимо было отменить. Земсков попытался связаться по телефону с Николаевым, но это не удалось, так как дивизионный КП перенесли на новое место и не успели ещё протянуть линию.

— Ты мне скажи, Шацкий, — спросил Земсков, — только, если знаешь наверняка: какую цель приказано накрыть? Огневые точки, скопление пехоты?

— Просто бьём по квадратам. Вчера одна батарея, сегодня другая. Ничего особенного. Простреливаем местность, чтоб фрицы не очень рыпались.

Залп, который собирался дать Шацкий, не вызывался крайней необходимостью, а последствия могли быть самые тяжкие. Земсков привык принимать быстрые решения:

— Вот что, Шацкий, — сказал он, — на мою ответственность. Не стрелять! Иду в штаб полка.